Летят бизнес-классом. Эрих никогда не летал бизнес-классом и вообще последние пятна-дцать лет не летал самолетом, но видел в фильмах, как удобно в бизнес-классе. Широкие мягкие кресла, шампанское, стюардессы то и дело подходят.

ОНА. Не слишком дорого?

ОН. Могу себе позволить.

Отдых на отдаленном острове в Карибском море. Отель, где совсем мало отдыхающих. Нет, вообще никого. Он, она и прислуга.

ОНА. Это роскошно, но, может, слишком?

ОН. Могу себе позволить.

Ночь.

Он такое с ней вытворяет, что она вопит от счастья. В джунглях хохочут обезьяны и трубит разбуженный слон. Пантера заглядывает в окно, рычит, но видит, что происходит, и уважительно уходит.

Белая яхта с белым парусом. Она за штурвалом.

ОНА. Мы не слишком далеко заплыли?

ОН. Могу себе позволить.

Ночь под тропическим небом. Все усыпано звездами. Вода мерцает флюресце… Как это слово говорится? Надо посмотреть. Флуоресцирующий. Вода мерцает флуоресцирующими мелкими существами. Они по лесенке спускаются в воду. Все словно покрыто звездами – небо, вода, ее тело, ее лицо, шея, он обхватывает ее шею, она шепчет:

– Зачем, за что?

– Могу себе позволить.

И ее тело уходит в глубину, на три, на пять, на десять километров вниз, и никто никогда не узнает. Несчастный случай.

Он ведь и со Светланой почему сошелся? Потому что так уж нравилась? Да нет. Подобрал, как бедные люди одежду подбирают, – по деньгам, по размеру.

И тут Эрих позвонил Светлане. Вряд ли она ответит, но он позвонил.

Она ответила.

И ответила очень приветливо.

– Я уж думала, никогда не позвонишь. Как ты?

– Нормально. Даже очень нормально.

– Кого-то нашел?

– Все может быть.

– А у меня опять весело. Виктор машину разбил. Алкоголь в крови нашли, на него все повесили. А платить мне, он сейчас отдыхает. Моральная, блин, травма у него. Ну, и перелом ноги, это уж до кучи. Лежит с переломом, а я… Да ладно, чего я тебя гружу, извини.

– Ты на работе?

– Ну да, в той же «Му-Ме» любимой.

– А если я зайду?

– Эрих, я рада, но не надо. Я такую совесть перед тобой чувствую, что мне это будет… Не надо.

– Я же тебя не упрекать собираюсь. Наоборот.

– Что – наоборот?

– Приду, расскажу.

Он приходит и говорит, что готов заплатить за аварию. При условии, что Светлана вернется. С Никитой, он полюбил мальчика. И они продолжат жить вместе, но уже без всяких фокусов. Светлана не верит.

– Такого не бывает. Таких не бывает. Я даже не знаю, чем я тебе отслужу такое твое благородство.

– Человек не должен ничего отслуживать. Служат собачки в цирке. Надо просто быть человеком и вести себя не так, как ты себя повела. Но я уже простил.

Светлана плачет от счастья, Эрих тоже вытирает слезы, озирается промытыми глазами и видит улицу.

Ничего не было. Не было звонка Светлане, не было разговора, не было встречи. Он стоит, как и стоял. А телефон звонит. Кажется, звонит уже долго. Незнакомый номер. Эрих подносит трубку к уху.

– Вы где там? Сказали, пятнадцать минут, а уже полчаса прошло.

– Я почти пришел.

– Давайте, ждем.

10

У двери квартиры стояли полицейский и соседи. И отдельно, на верхней площадке между этажами, – женщина с папкой в руках. У нее был официальный вид. Все были в масках, но дополнительно зажимали ладонями носы и рты.

– Здравствуйте, – сказал Эрих. – Вы чего тут, не в квартире?

– Запах, – объяснил полицейский. – Сын? Юрий?

– Сын, не Юрий. Эрих Марков.

– А почему он не Марков?

– Фамилия матери у меня. А у него своя.

– Вот, – сказал соседкам полицейский, показывая на Эриха. – Вот его сын, к нему все вопросы.

И соседки закричали на Эриха. Вопросов не было, были обвинения. Что сын, а бросил отца, а отец умер и провонял весь подъезд, что у него нет совести, а еще охранником работает, как только таких туда берут, кричали они, имея в виду форму Эриха, в которой он был.

– Он и при жизни вонял, а теперь совсем, – кричала одна из женщин. – Мимо ходить противно было, у него даже дверь пропахла.

– Трупный яд по воздуху распространяется, – кричала другая женщина, – а мы тут сами больные все, на грани смерти живем.

– Лишать надо наследства таких детей, – кричала третья женщина. – Отец умер, а ему теперь счастье, квартира достанется.

Тут и произошло то, с чего можно отсчитывать новый этап в жизни и в душе Эриха. Официальная женщина сказала громко и четко:

– Не достанется. Переходит в муниципальную собственность. Она неприватизированная.

Эрих смотрел на нее и не понимал.

– Как это?

– Так это. Говорю же – неприватизированная.

– Разве неприватизированные квартиры бывают? – спросила четвертая женщина, очень пожилая, которая до этого молчала.

– Еще как бывают, – сказала официальная. – Вот товарищ полицейский в курсе.

– Все бывает, – подтвердил полицейский. – Живет старый человек один в государственной, его никто не трогает, а приватизирует, тут же опека над ним возникает с правом наследства, и старый человек почему-то умирает намного раньше, а опека получает квартиру.

– Точно, – подтвердила пожилая соседка. – Мне Екатерина сама рассказывала, я ей говорю: ты почему, Кать, не приватизируешь квартиру, а она уже тогда с его отцом жила. – Женщина кивнула на Эриха. – И она мне это самое тоже сказала: я, говорит, сейчас в безопасности, а приватизирую, он меня придушит, чтобы квартирой завладеть.

– Постойте, – не понимал Эрих. – Но я же, как наследник, имею право приватизировать. Разве нет?

– Разве нет, – с удовольствием издевалась над ним официальная женщина. Она имела право издеваться: Эрих показал себя плохим сыном, позволил отцу умереть в одиночестве. – Чего вы наследник? Вы ничего не наследник, потому что квартира как была муниципальная, так и остается. Дошло?

– Потом дойдет, – заступился полицейский за Эриха. – Сами видите, в каком человек состоянии. Идите, опознавайте, – сказал он Эриху.

– И так все ясно, – сказал Эрих.

– Надо. Процедура.

Он открыл дверь.

Соседки закричали в один голос Эриху:

– Идите, идите, а то мы тут умрем от запаха все.

– Так ушли бы, – сказал полицейский.

Соседки на эту глупость ничего не ответили. Как это уйти? Уйдешь, а тут что-нибудь будет без них.

Эрих вошел в прихожую. Запах был такой, что слезились глаза. Эрих дошел до двери комнаты, посмотрел оттуда. Отец лежал на диване в белой грязной футболке и в бордовых трусах с цветочным узором. Кажется, ромашки. И в черных носках. Носки в некоторых местах блестели, как шелковые. Трутся о внутренность обуви, полируются, вот и блестят. Живот отца был огромным, а ноги худые до костей. На